rilli.ru www.minmix.ru
Ноя
07
2018

МОЛИТВА МАТЕРИ СО ДНА МОРЯ ДОСТАНЕТ

Рассказывает подполковник Сергей Борисович Яновский:
– В 90-е годы я служил в 55-й дивизии морской пехоты Тихоокеанского флота. В самом начале января 1995 года Андрей Сумин, наш ротный, мне говорит: «В Чечне бойня. Наверное, будут набирать туда и от нас. Но как что будет – не знаю…».
Первую команду собрали очень быстро, второпях. Людей снимали прямо с кораблей, не особо рассматривая их личные дела. Так и отправили. А вот потом подход изменился. И когда уже я собрался туда, то рапорт написал сам. Рассматривали его очень долго, и только в конце января 1995 года я получил разрешение, так что в Чечню я попал уже в феврале 1995 года.
Для отправки надо было сначала поехать в Славянку, где стоял отдельный полк морской пехоты Тихоокеанского флота, на полигоне которого проходило боевое слаживание.
На следующий день после оформления документов в Бамбурове или, как мы его называли, «Бомбее», нас погрузили на корабли. Шли сначала рекой, а потом – морем в сторону аэродрома. Высадили нас в бухте рядом с запасным аэродромом. Наверное, это было сделано с целью скрыть нашу отправку от остальных. Команду получили: «Никуда не отходить, всем стоять на месте!». Тут же быстренько открыли твиндеки у десантных самолётов ИЛ-76 и погрузили нас внутрь, что селёдок в бочку.
Летели мы с посадкой в Новосибирске. Там на полосе снежок, холодно… Но – что удивительно – выйти в туалет разрешили только офицерам! А матросы – даже не знаю как – сидели и терпели до конца полёта. А ведь летели мы до Моздока часов восемь!
Настроение было обычное, хотя все чётко осознавали, что не на прогулку летим. Знали ведь, какие потери были у наших в январе в Грозном. И была ещё одна причина такого настроя: люди просто пили, чтобы заглушить тревогу, а некоторые продолжили пить и дальше, уже после прилёта. Но таких без лишних разговоров отправляли обратно. Полной уверенности нет, но, возможно, что кто-то из них делал это специально, чтобы оказаться подальше от войны.
Когда мы вышли из самолёта в Моздоке, первое ощущение – хорошо!.. Вздохнули полной грудью. И немудрено, ведь десантный вариант ИЛ-76, на котором мы прибыли, это огромная металлическая труба с маленькими лавочками. А ещё мы все с оружием, с боекомплектом…
Погода стояла отличная: весеннее солнышко светит, тепло. У кого-то даже мысли появились позагорать, пока суть да дело… Но уже минут через десять нашу разведроту (рота была урезанная: три офицера, четыре мичмана и двенадцать бойцов) построили и посадили в вертолёт. Мы полетели под Грозный.
Задача была поставлена такая: сменить то, что осталось от роты 165-го полка морской пехоты, вжиться в район и ждать подхода основных сил.
Рота 165-го полка стояла на высоте рядом с газораспределительной станцией. Парни, которых мы меняли, уходили с бодрым настроением, которое очень хорошо передают слова известной песни: «В Моздок я больше не ездок». Они нам рассказали, какие могут быть провокации, откуда обстреливают. Хотя на тот момент общая обстановка вокруг была уже относительно спокойная. Ещё кое-где стреляли, но днём можно было передвигаться относительно свободно, хотя, конечно, не в одиночку. Что запомнилось: всюду стоял ужасный запах трупного гниения…
В планах был перенос сюда штаба объединённого полка морской пехоты, который мы должны были охранять и с этого места работать – выводить батальоны. Общей задачей полка был захват Ведено.
Заняли позицию у газораспределительной станции внизу. Приехали и командир полка, и штабные. По плану, на следующий день первой на боевую высоту Гойтен-Корт должна была вставать рота нашего десантно-штурмового батальона. Командиру роты тут в голову пришла такая «гениальная» мысль: а вдруг на высоте «духи», а мы придём раньше; поэтому приехал он с ребятами на высоту не утром, а накануне вечером! А «духи» (почему-то!) знали точно, что рота заняла позиции на высоте раньше времени.
Между газораспределительной станцией и высоткой было метров триста-четыреста, а в низине росли густой кустарник и деревья. «Духи» зашли в этот кустарник и постреляли сначала в сторону десантно-штурмовой роты, а потом – в сторону штаба. И понеслось… Мы начали воевать друг с другом. Вот что получилось благодаря внезапному озарению командира роты.
Штаб стал вызывать помощь: мы тут чуть ли не в окружении бьёмся! Но через некоторое время всё-таки разобрались. Начальник разведки полка Паша Гапоненко (а он к тому моменту уже знал, что на высоте наши) даёт мне бинокль и на высоту показывает: «Вон точка работает. Как лупит!.. Без перерыва кладёт очереди веером!». Тут пулемёт замолкает. Пашка: «Смотри!». Вижу – тень движется, тык-тык-тык… Спрашиваю: «Что, отходят?». – «Да если бы! За патронами побежал». Через пять минут тень в обратную сторону – тык-тык-тык… И снова начинает стрелять по нам. Хорошо, что в этот раз никого не зацепило.
На войне я должен был командовать одной из групп разведроты. Вместе со мной в группе было пять матросов, с которыми я встретился только в Славянке, на полигоне. Это были, как считало командование, казарменные хулиганы, по которым суд плачет и клейма негде ставить. Всех бойцов до единого на войну забрали прямо с гауптвахты. И офицеры в разведроте собрались «залётные», которые были не особо угодны командованию. Но, как потом выяснилось, изо всей роты мерзавцами и хапугами оказались лишь двое из них. В бой они идти не хотели, а всё старались держаться ближе к матчасти. Естественно, что отношение к ним было соответствующим. (Причём один из этих двоих даже как-то сказал: «Как только будет какая-нибудь стрельба, я вам в спину выстрелю!». Но мы решили никак на это не реагировать. Рассудили так: если на войне ещё и между собой начнём грызться, то ни к чему хорошему это точно не приведёт.) Кроме этих двоих народ в роте подобрался боевой – такие первыми в бой входили и последними из боя выходили.
Кстати, наша разведрота так и осталась неугодной командованию. А неугодными мы стали потому, что мы даже не пытались скрывать, как мало желания у нас охранять высоких начальников, которые периодически осчастливливали полк своим присутствием. Мы для них вынуждены были быть при них и выполнять не свойственные нам функции таксистов – возить их туда-сюда.
Любить их было не за что – при близком общении стало понятно, что это за люди. Так как мы постоянно находились рядом с ними, то видели, чем они занимаются, как весело и с огоньком проводят время. Помнится, какое роковое участие высокие начальники приняли в судьбе двух молодых женщин, которые вышли из Грозного и прибились к нашему штабу. Они-то думали, что вырвались от боевиков и пришли к своим!.. А их мерзко использовали для ублажения приезжающих высоких начальников. Всё по классической схеме: приезжают проверяющие, а им, пожалуйте, – девочки, баня, водка… (Позже, при выводе полка, этих несчастных женщин так в Чечне и бросили.)
Наша ненависть к высоким начальникам из Москвы была так велика, что у нас даже родился сценарий: при нападении группы боевиков (которую должны были изображать двое наших разведчиков) они геройски погибают. Сейчас я осознаю: хорошо, что дальше плана дело не пошло. Пусть Господь Бог будет им судьёй. Кстати, одного из этих начальников время от времени я до сих пор на экранах телевизора вижу.
Некоторые поездки с начальством были почти анекдотичными. Левадний Алексей, командир одной из групп разведроты, как-то поехал с полковником Кондратенко из нашей 55-й дивизии на переговоры с Масхадовым. И на одном из блок-постов вэвэшники их бэтээр остановили. Полковник Кондратенко представился, но, по понятным причинам, о цели поездки ничего не сказал. Номера на их бэтээре были завалены ящиками с патронами и мешками с песком. Кто едет, куда – непонятно… И прицепился к ним то ли старшина, то ли прапорщик, который почему-то был в чёрном берете: «А я откуда знаю, кто вы? Давайте быстро документы!..». А Кондратенко, как многие из офицеров, действовал так: говорил один раз, а если его не понимали, то начинал «закипать». Сидел он на командирском месте справа; Лёшка Левадний – ближе к водителю, с той стороны, откуда вэвэшник и подошёл качать права. Вид его чёрного берета добавил Кондратенко злости: «Ты чего в чёрном берете? Ты что, морпех? Этот берет даже в морской пехоте ещё заслужить надо!». Но вэвэшник снова начал ерунду нести.
Тогда Кондратенко поворачивается к Лёшке: «Взводный!». Тот: «Я, товарищ полковник!». – «Он мне надоел. Дай ему в бубен и забери берет!». Лёшка в мгновение ока это и исполнил: наклонился и сдёрнул с головы вэвэшника берет. Тот что-то забубнил – но тут же получил такой удар ногой, что, хоть и был в бронежилете, в воздухе перевернулся и, как жаба, на четыре кости плюхнулся. Тут же пулемёт бэтээра развернули на остальных вэвэшников, которые из будки своей повыскакивали. Кондратенко водителю: «Поехали!». Надо понимать, какое у морских пехотинцев отношение к берету: это предмет особой гордости. И в бой мы обязательно шли в тельнике и в берете.
Такие относительно безобидные (по результату) случаи происходили часто. Однажды один наш боец своему замполиту в пятую точку дал очередь из пулемёта! Это вообще умопомрачительная история, в которой соединилось сразу всё: глупость, тупость, жадность и ещё не знаю что.
Мы стояли между Шали и ущельем, через которое к Шали идёт дорога. Тогда было очередное перемирие с боевиками… Утром вызывают всех офицеров разведроты в штаб. Нам ставят задачу: моей группе и группе Лёшки Леваднего одеться, экипироваться, вооружиться и быть готовым выдвинуться через десять минут. По данным разведки, с гор на «уазике» должна прорываться группа боевиков, человек восемь-десять. Их цель – попасть в Шали.
Мы залегли в засаде по обе стороны дороги: по двое с каждой стороны у самой дороги, а остальные смотрят в сторону Шали. Но мы же не знали, что постановку задачи услышал ещё и замполит! А тот решил рвануть рубаху на груди. Он собрал бойцов из десантно-штурмовой роты и рассудил примерно так: на уазике «духи» вряд ли в открытую поедут. Пойду-ка я с бойцами в лесок, через который они точно должны пройти. Другими словами – он захотел всех опередить и лично поймать бандитов. Но мозгов не хватило хотя бы узнать, где мы залегли! Тут надо сказать, что экипировкой нашу одежду, в которой мы ходили, можно было назвать с большой натяжкой. Новое обмундирование было давно продано, поэтому по внешнему виду мы от боевиков почти не отличались. Если смотреть со стороны на нас и на «духов», то выглядело это так: и с одной стороны воюет банда, и с другой – банда. Заросшие, чёрные… Фиг поймёшь кто где…
Замполит с бойцами доехали докуда смогли на бэтээре, а потом решили срезать путь к леску и пошли мимо нас. Мы сначала услышали шум мотора. Матрос Виктор Решетников докладывает: «Какая-то группа идёт!». Я: «Сколько человек?». – «Наблюдаю около десяти. Все вооружены, идут осторожно, оглядываются. Что делать?». Я: «Их много, всех тихо не возьмём. Но хотя бы пугануть-то надо! Подпусти поближе и дай очередь по ногам. Хоть кого-нибудь захватим». Решетников выбрал самого матёрого (им и оказался замполит!) и дал по нему из пулемёта! Витька стрелял хорошо и всю очередь всадил замполиту в задницу! Но по тому, что именно стали кричать «боевики», сразу стало понятно, что это свои. Раздавались обещания сгноить нас в Сибири до момента, пока мы весь снег там не уберём, и тому подобное. Решетников потом долго и очень сильно переживал, сам не свой ходил. Но обошлось…
Рядом с нами стояли «зелёные» – мотострелковый полк из Владикавказа. У них были станции наземного обнаружения ПСНР. Меня и послали к разведчикам этого полка учиться работать на этой станции. Научился я дня за три-четыре и стал выдавать реальные результаты.
Это уже было за Шали. До предгорий оставалось километра три. Кругом стояли отдельные деревья, но в основном местность представляла собой степь с высокой травой. В этом поле стояли два недостроенных коттеджа, в подвале одного из которых мы и расположились. Здесь же находилась и сама станция.
Наши ушли в предгорья. За нами были Шали. Обстановка вроде спокойная, хотя охранение мы всё равно выставляли. И вот утром часов в пять забегает боец из охранения: «Духи!..». Мы – кто в чём – стали выползать из своего подвала. Во дворе стояла вкопанная в землю БМП. Слышим, как по её броне пули щёлкают! Туман утренний низко по земле стелется, сразу-то и не разобрать, откуда стреляют. Огонь мы открывать не стали – непонятно куда стрелять! Но минут через пять увидели двоих посреди поля. Ходили они по полю какими-то непонятными зигзагами. Куда они стреляют, понять было невозможно. Хоть пули до нас и долетали, было ясно, что стреляют они не в нас, а в кого-то другого, кого мы не видим. Первое, что мы подумали: это пара обкуренных «духов». Решили взять их живьём. Обошли с двух сторон и взяли. А они оказались морпехами с Северного флота!.. И стреляли-то они в зайца! Им очень хотелось есть, вот они на и охотились «косого». Но они-то своего зайца видели, а мы – нет! А про то, что мы в своём подвале засели, они и знать не знали.
Забрали у них оружие и говорим: «Бегите к своим, пусть приезжает командир». Убежали… Через полчаса прискакивает их командир, старший лейтенант. Андрей, начальник разведки «зелёных», говорит: «Ну что, командир? Оружие, наверное, хочешь получить обратно?». Тот: «Да, да, да, да…». Андрюха ему: «За каждый автомат – по пол-литра спирта». Старлей пытался спорить, но Андрей как отрезал: «Я два раза повторять не буду, дальнейший разговор бесполезный». Старлей запрыгнул на бэтээр и уехал.
Часа через два (Андрей уже волноваться стал, ведь такой случай решили шашлыками отметить) старлей подъезжает. Андрей успокоился – можно бойцов за бараном посылать. Старлей заходит, а мы у него в руках только свёрток небольшой видим – явно не литр спирта. Подаёт фляжку. Андрей: «Тогда только один автомат! И то без боеприпасов». Он: «Да нет, ребята! Это заменяет литр обычного спирта». Во фляжке оказался спирт с добавлением эфира. Андрюха наливает и подаёт взводному «северян»: «На, первым пей!». Старлей выпил, всё нормально. Они нам ещё и зелени привезли, надрали где-то чеснока дикого. Пожалели старлея, отдали ему оба автомата.
Спирт с эфиром вообще-то применяют в медицинских целях. Но нам он очень понравился: небольшая доза – и тебе хорошо, но не дуреешь. Единственный недостаток: во рту послевкусие остаётся – как будто баллон резиновый съел.
А в том, что мы не смогли наших бойцов от «духов» на расстоянии отличить, не было ничего удивительного. Для того, чтобы в лесу как-то своих от чужих отличать, мы нашивали на руку и ногу камуфляжа куски «тельника».
Пока мы осваивали станцию ПСНР, какая-то паскуда повадилась нас обстреливать: со стороны окраины Шали по ночам стали к коттеджам прилетать по две-три пули. Мы примерно видели, откуда стреляют – из брошенных домов на дороге, которая вела из Шали к фермам. Это удобное место для наблюдения за нашими войсками с тыла. Можно было и постреливать в спину…
Забыв о том, что инициатива наказуема, мы с Андреем мы попытались выйти на «Молот», артиллерию Группировки: хотели добиться каких-нибудь огневых средств для подавления огневых точек. Готовы были передать точные координаты и сообщить, когда там будут «духи». Нам было сказано примерно так: «Вы не лезьте, это вообще не ваше дело. Будет ещё какой-то старлей от нечего делать нам указывать, куда удары наносить!».
И тут мы сообразили: а в Шали же наши стоят! Ну-ка мы к ним обратимся! Через командира владикавказского полка вышли на коменданта Шали. Он к нам сам подъехал. Проводили на место, обрисовали, где позиции у боевиков, когда они приходят сюда. Но в сам дом не пошли.
А комендант Шали сказал нам просто: «Во-первых, у меня нет сил для такой операции. А во-вторых, куда вы вообще, ребятки, лезете…». То есть вежливо нас отшил. А нам надо-то было от него всего человек десять. План созрел такой: комендатура закрывает проход в город. От нашей вкопанной бээмпэ как раз прямая наводка на этот дом была, расстояние метров пятьсот. Бээмпэ да мы впятером развалили бы дом до самого фундамента.
Из-за отказа в помощи пришлось всё делать самим. «Духов» мы в «ночники» видели, но сколько их точно, не знали. Пошли втроём: я, Андрей и ещё один боец. Взяли пулемёт, подствольники. Подошли метров на семьдесят. Сначала забросили в дом по три-четыре гранаты от подствольников, а потом к-а-к дали из пулемёта!.. Оттуда взлетела ракета. И – тишина… Утром прошлись по дому: нашли патроны, ручные гранаты, гранаты от подствольника, мины восьмидесятидвухмиллиметровые. На этом обстрелы прекратились.
До двадцатых чисел мая мы занимались разведкой. Изредка были короткие стычки с боевиками. Тогда же было объявлено очередное перемирие. Хотя потери у нас во время перемирия всё равно были: под Гойтен-Кортом снайпер застрелил матроса.
Именно тогда мы выловили корректировщика огня. Им оказалась женщина лет тридцати, украинка. Поймал её наш боец в расположении десантно-штурмовой роты, мальчишки там были смышлёные. Тётка стала говорить, что она местный житель: якобы приехала в Чечню на заработки, а у нас корову ищет. И показала документы гражданки Украины. Но при обыске у неё нашли топографическую карту с нанесёнными нашими позициями, координаты, позывные. Это были не те рисунки, которым учат в военном училище, но понятные и довольно-таки грамотные. Да и вообще разобраться в топографической карте не каждый сможет. По её рассказу получалось, что она корову по карте искала… При более тщательном осмотре стало понятно, что физически она хорошо подготовлена: сильные руки, ноги тренированные. А на правом плече нашли синяки. Стало ясно, что она недавно много стреляла.
Видно было, что она боится. Сначала стояла на своём: корову ищу – и всё тут! Вызвали особистов, которые стали «колоть» её дальше.
Среди боевиков наших братьев-славян можно было встретить не так уж и редко… Так Алексей Левадний из нашего полка познакомился со своим тёзкой, тоже Алексеем, с Украины. Во время переговоров между нашими и Масхадовым они стояли в двух шагах друг от друга. На вид хороший парень. Разговорились. Оказался бывший «афганец», служит в охране Масхадова. История простая: пришёл с Афгана, а тут – перестройка. Потыкался, помыкался – никому на фиг не нужен. Решил, что семью чем-то кормить надо, родителям помогать тоже как-то надо. Вот и подался в Чечню…
А знаменитый «майор Вася»! Это был капитальный спец! Тоже «афганец», танкист, за Афган был награждён. Мне про него рассказывал особист, которого мы возили в Ханкалу. «Майора Васю» уволили из Вооружённых сил по дискредитации, без жилья. Непонятно, что за формальная причина была для увольнения. Но особист сказал, что офицер этот был невиновен. И вот в результате получили серьёзного врага. «Майор Вася» возглавлял у «духов» бронетанковую службу. По его плану и под его руководством «духи» подняли танки в горы, создали для них оборудованные площадки, капониры и пристреляли территорию. И это были такие капониры, что мы стреляли по ним из ПТУРов с нулевым результатом!.. Он ещё сумел организовать обслуживание и ремонт подбитых машин.
И с этих отличных позиций «майор Вася» за несколько километров попадал в цель. Он как опытный офицер грамотно мог предположить, где что расположено, – все же в одних училищах учились. Поэтому каждый выстрел – или трупы, или уничтоженная техника. И ещё он был отчаянным: не боялся вступать в перестрелку один против танковой роты. Особисты говорили, что под ним сгорело пять машин.
В том, что этот «майор Вася» очень хороший специалист, мы убедились на собственной шкуре. От его снарядов погибли люди, которых я знал лично. Среди них – капитан Олег Саулко. «Майор Вася» выстрелил точно в палатку, где обычно проходили совещания. Но он немного ошибся со временем – задержались господа офицеры. А Олег был дежурным, сидел в палатке на связи вместе с бойцом. Если бы наши зашли на пять минут раньше, то одним выстрелом накрыло бы всё руководство полка…
Причём понять, когда будет стрелять «майор Вася», было очень сложно. Это у нас всё чётко – ровно в восемь тридцать артобстрел. «Духи» встали чуть пораньше и с позиций ушли. А наши выстреливают вагоны снарядов в пустоту, в белый свет как в копейку!.. Обстрел заканчивается, «духи» возвращаются на позиции.
Майора-танкиста «духи» вообще берегли как зеницу ока. Наши поймать его так и не смогли. И на семью его тоже выйти не удалось, её заблаговременно перевезли в Турцию. Всё это наводит на размышления. Предатель – да, несомненно. Но… Зачем было так искушать человека? Не на пустом месте случилось с ним это. От безысходности и ненависти такой профессиональный офицер стал оборотнем.
26 мая 1995 года нам была поставлена задача провести разведку боем: решили попробовать, что произойдёт, когда полк начнёт наступление на юг, на Ведено. Дальше Ведено «духам» бежать было некуда. Там начиналась горно-скалистая местность, Кавказский хребет. Тактический замысел был простой: прижать боевиков к горам и добить.
Наша разведка оказалась настолько успешной, что мы могли бы гнать «духов» очень далеко. Но как всегда, всё непонятным образом смешалось: сначала дали команду «Стоять!», а потом и вообще – «Назад!».
Наступление началось рано утром. Стояла жара, я почему-то это хорошо запомнил. Утром поработала авиация. Но прилетали всего по одному-два самолётика, так что можно сказать, что особой подготовки перед наступлением не было.
Сразу за Шали мы вошли в одно из трёх ущельев, что вело на юг к Ведено. В голове шёл авангард из «северян», они были слева от нас. Вела их наша разведгруппа Виктора Ярового. По центру по дороге и справа шли «тофовцы». Всего наступал один батальон с приданным танковым взводом и бэтээром. Ещё один бэтээр был с установленным на нём «васильком» (многоствольный миномёт. – Ред.)
Бой начался с подрыва бэтээра. И тут же пошёл обстрел с двух сторон. Обстрел в тот момент был очень сильный, просто головы не поднять. И тут окончательно стало понятно, что наши автоматы калибра 5.45 в лесистой местности, в «зелёнке», – оружие очень слабое. Задевают пули за какую-нибудь ветку и отскакивают неведомо куда. А «духи» почти все воевали с оружием калибра 7.62. Группа у них состояла из трёх человек: пулемётчик, гранатомётчик и автоматчик. Подбегут к краю «зелёнки», стрельнут и уходят. Так вот эти «тройки» и бегали вдоль дороги. Но было видно, что нашим ответным огнём эти «тройки» постепенно всё-таки уничтожались.
Когда началась стрельба, я ехал на бэтээре водителя Виктора Калейманова. Находились мы примерно в середине колонны. Майор Павел Гапоненко, начальник разведки полка, мне говорит: «По связи передали, что погиб врач, твой друг». Я, не понимая, зачем он мне вообще это сейчас сказал, спрыгнул и бросился вперёд, – к месту, где на дороге обстреливали бэтээр. Пашка – за мной. Он был, как и мы, в маскхалате, но бежал без автомата, только с пистолетом. Не знаю, сыграло ли это свою роковую роль (боевики усвоили: если с пистолетом, то это точно офицер), но граната от гранатомёта пролетела мимо меня и взорвалась прямо перед Гапоненко! Я упал, перекатился в сторону.
Рядом с Пашей оказался прапорщик со Славянки. Он кричит нашим: «Помогите, помогите!..». Но из колонны к нам никто подойти не может – очень плотный огонь. Тогда он стал кричать мне: «Надо выносить Пашку, я один не могу!». Я перекатился через дорогу к обочине, где они лежали. Увидел, что у Паши в груди такая сквозная дыра, что просто смотреть на неё было страшно! Он погиб мгновенно…
Мы оказались в неглубокой канаве. Это было хоть какое-то, но укрытие от огня слева. «Духи» бьют непрерывно по дороге и краю канавы – не высунуться. Выставишь руки с автоматом над бруствером, нажмёшь на спуск – магазин за несколько секунд вылетает. Перезарядил, выставил, выпустил… А между этими очередями Пашу тянем вдоль канавы в сторону своих. Но канава становилась всё мельче и мельче. Через какое-то время поняли: ползти дальше смысла нет; ещё немного – и мы бы оказались на открытом месте. Что делать?..
И тут подошёл танк. Он прикрыл нас бортом и сделал несколько выстрелов в сторону «духов». Стрельба мгновенно прекратилась, мы смогли выйти. И почти сразу пришла команда «Стоять!» и «Назад!». Бой закончился.
После боя мы пытались разобраться, при каких обстоятельствах погиб врач. Выяснили: в самом начале у «северян» появилось много раненых. Расстояние до них было небольшое, не больше километра. И доктор с двумя бойцами поехал за ранеными на МТЛБ (многоцелевой тягач лёгкий бронированный. – Ред.). Почти перед самыми позициями «северян» они напоролись на засаду. Механик погиб сразу, а второй матрос выскочил и убежал, бросил офицера.
Когда потом нашли доктора, оказалось, что у него жгутами были перетянуты перебитые ноги. Он сам себя попытался перевязать. Пустых гильз вокруг было очень много, он отстреливался в течение нескольких часов. То ли он истёк кровью, то ли от шока умер. До сих пор не понимаю, почему «северяне», к которым он ехал и которые слышали, что рядом несколько часов идёт бой, ему так и не помогли. А у него именно в этот день, день его гибели, родилась дочь…
В тот же вечер я разговаривал с командиром группы армейского спецназа. Они вышли из тыла боевиков на нашем участке. По его словам, разведка у нас была организована ужасно. Карты старые, конца пятидесятых или начала шестидесятых годов. Вроде бы должна быть «зелёнка» по карте, а там давно уже скошенный огороженный луг, где и деревьев-то никаких нет.
А у нас в полку всё упростилось до предела. Разведка стала простым авангардом: нас использовали как «штафников» в Великую Отечественную. Мы первыми вступали в бой, а потом подтягивались остальные части. Именно поэтому кадровый состав нашей полковой разведки очень быстро поменялся полностью: от начальника разведки полка до последнего бойца… А ведь, по военной науке, разведчика, который начинает стрелять, пора переводить в категорию диверсантов. Ведь какая основная задача у разведки? Добывать информацию.
Но, как говорится, не надо переживать: на самом деле всё гораздо хуже, чем кажется. Была ещё одна большая проблема. Допустим, информацию ты добыл. Но её же надо передать в штаб! А связь была ужасная. Две частоты – основная и запасная.. На обеих частотах постоянно сидели «духи»: и на той, и на другой – чеченская речь. Начинаешь говорить абракадаброй, чтобы хоть как-то затруднить понимание. Вроде были у нас и аппаратные средства шифрования переговоров, «аристотели» и «архимеды» всякие. Но они такие тяжеловесные! Их просто невозможно таскать по горам! И толком говорить через них никто не умел. А ведь надо, чтобы тебя услышали и поняли. А говорить надо было примерно вот так: «Нууууужноооооогооооооовооооооорииииить вооот тааааак». И выдать информацию в таком темпе во время боя крайне сложно. Были ещё и «арбалеты». Они хоть и маленькие вроде, но дрянь редкостная.
Так что можно сказать, что связи нормальной у нас практически не было. Ведь самое главное в бою – это координация и взаимодействие. А как командир может руководить боем, если он не может толком ни получить информацию, ни отдать распоряжение? И нам приходилось решать этот вопрос так: рядом с командиром при штабе сидел наш человек, которому мы по открытой связи передавали придуманную нами абракадабру. И он уже командиру переводил её на нормальный язык.
День 26 мая оставил тяжёлый след в душах у всех нас. Накопилось много обид, непонимания: почему мы так действовали, зачем? Мы с товарищем вечером хлопнули бутылку водки на двоих. На закуску был один кусок хлеба. Но результата от водки – ноль, абсолютно трезвые.
Почти все у нас в разведроте пришли к вере именно тогда, когда начались реальные бои: надели крестики, спрашивали тексты молитв друг у друга. Некоторые привезли с собой иконки. И молились, это я знаю совершенно точно. Мне мама дала пояс с 90-м псалмом, я его на войне не снимал.
И буквально на глазах мальчишки становились мужиками. Учились все очень быстро. Причём часто учились и у «духов», обдумывали и анализировали их действия. А труса никто не праздновал, хотя всем было страшно, очень страшно… Когда пульки начинают летать, так к земле тянет, она становится очень родной! Так хочется её обнять и вжаться в неё! Но подниматься всё равно надо…
Вспоминаю один показательный случай, который произошёл как раз 26 мая, в день, когда мы начали наступление. Многие смотрели фильм о самоходчиках «На войне как на войне». Там командир самоходки вылез под обстрелом и буквально вёл за собой самоходку, так как механика-водителя заклинило от страха. И вот здесь на моих глазах командир танка сделал то же самое.
«Духи» очень грамотно заминировали дорогу: на самой дороге заминировали участок метров тридцать. А когда на дороге обнаружены мины, какая команда сразу поступает? Правильно: съехать с дороги и двигаться по обочине! И следующие тридцать метров заминированы уже не на дороге, а на обочинах. И как только раздавался взрыв, «духи» тут же начинали обстрел.
Впереди колонны были два бэтээра с бойцами, которые вступили в огневой контакт с «духами». За ними шёл танк с минным тралом. И вдруг танк встал! Экипаж труханул: разрывы, выстрелы… Тогда их командир выскочил и начал механику руками показывать: «На меня, на меня…». Смотрелось это дико: все лежат, вжавшись в землю. А он посреди дороги на совершенно открытом месте медленно-медленно идёт перед танком…
Через несколько дней началось настоящее наступление. Я со своей группой вёл батальон «северян» в обход селения Агишты. «Северяне» должны были в селе остаться, а мне поставили задачу: захватить мост через реку Бас за Киров-Юртом и удерживать его до подхода основных сил. Мост надо было держать на тот случай, если боевики из села будут отходить к реке.
Подошли к мосту, смотрим в бинокль: мост на абсолютно открытом месте, вокруг одни валуны. Как и где окапываться – непонятно. Я по рации спрашиваю: «А сколько боевиков может отходить в этом направлении?». Отвечают: «Более семисот человек». Настроение стало невесёлое. Нас-то было всего пятеро… С собой – два гранатомёта одноразовых, пулемёт и автоматы. Правда, боеприпасов очень много. Мы никогда не брали с собой ни еды, ни воды – всё загружали патронами.
Но делать нечего, приказ есть приказ. Подошли к мосту поближе. Нам повезло – боевиков там не оказалось. Расположились в сотне метров на сопочке, с которой при необходимости можно было бы вести по мосту огонь.
Но боя на этот раз не было. Причина простая: боевики в селе были, но серьёзного сопротивления не оказали. В самом начале они пропустили танк и из крайнего дома расстреляли бэтээр. Не знаю, о чём они думали. Танк тут же развернулся и с одного выстрела разнёс дом, откуда стреляли, в пух и прах. Откуда-то выскочили два оглушённых «духа», которые недолго бегали по полю – их тут же захватили живьём. А остальные «духи» огонь открывать не решились. Они поняли, что цацкаться с ними никто не будет, и посчитали, что лучше сберечь село.
Задача у полка была идти дальше на Ведено. Приказ: при оказании сопротивления подавлять его всеми средствами. Накануне мы вывели «северян» на высоту, откуда они должны были подавлять огневые точки. К ним от моста мы и вышли. Связались со штабом полка, доложили и остались ждать дальнейших указаний.
Бойцы сразу стали ловить баранов. И ближе к вечеру, часов в пять-шесть, из села пришли старейшины и заявили командиру батальона: «Если вы сейчас не прекратите ловить нашу живность и не отдадите то, что уже поймали, то мы вам ночью устроим бойню!». Причём они видели у нас и танк вкопанный, и бэтээры. Комбат справедливо рассудил: если они, видя у нас тяжёлое вооружение, собирались нам ночью устроить бойню, значит, их в селе много боевиков и вооружены они до зубов. (Понятно, что с охотничьими ружьями они на танки не пойдут.) Комбат мне говорит: «Явно в селе оружие и боевики есть. Ну что, разведка, прочешем село? Весь батальон – наизготовку. Связь с танками и бэтээрами есть. Если где-то сопротивление окажут, мы сразу из танка и из всего, что есть, по этому дому начинаем лупасить». Я говорю: «Я готов, но мне надо связаться с командованием». Но командование нам ответило: «Верните, мародёры, всё, что взяли!.. В село не ходить!».
Надо сказать, что баранов ловить парни пошли не от хорошей жизни. Питание от полковой кашеварилки было отвратительное, на машинном масле. Но часто и этого не было. Так что каждый изворачивался как мог…
Переночевали у «северян». Утром дают приказ – везти двух пленных в тыл. Но что-то не срослось, и мы почти сразу вернулись с ними обратно. И пока несколько дней пленные (одному было лет пятьдесят, а другой совсем молодой – лет восемнадцать-двадцать) были у «северян», они и окопы копали, и укрепления строили. И ещё их заставили выучить гимн Советского Союза, а также произносить речёвки на тему: «Масхадов с Дудаевым – уроды»!
Вели они себя очень смирно. Куда былая гордость подевалась? Но положение у них было незавидное: их взяли в плен с оружием в руках. Пока они были здесь, вместе с нами, копанием земли и пением гимна всё для них и ограничивалось. Но потом, когда их отвезли на ТПУ (тыловой пункт управления. – Ред.), наши тыловики над ними вволю поиздевались. Всю ночь водку пили, и чего с ними только ни делали… Потом связали их проволокой и посадили в дизельную комнату распредстанции. А уже утром из жалости кто-то им туда гранату кинул…
Нам этого было не понять. И после этого случая наше и так крайне негативное отношение к тыловикам сформировалось окончательно. Ну нельзя такое творить! Как будто не по своей земле идём. Тебе для чего пленных привезли? Чтобы получить от них информацию. А издеваться зачем? Я вот точно знаю, что свои руки бессмысленно кровью не запятнал.
Но наш тыл полковой по сравнению с Ханкалой – это передовая!.. В Ханкале военные ходят такие деловые, в рубашечках – куда деваться! Мы часто возили в штаб особиста. Его, конечно, надо было охранять. Один раз приехали, а он говорит: «Обязательно меня дождитесь». Мы сидим, ждём. Вид у нас, только что с гор спустившихся, соответствующий: грязные, заросшие, без знаков различия. Сидели-сидели – жрать охота, пить охота! Вода во флягах нагрелась, противная. Говорю: «Давайте фляжки, попробую пошакалить в районе штаба. Может, чего-нибудь найду холодненького да хлеба принесу». Прихожу обратно – бойцы весёлые такие! «Командир, залазь на бэтээр. Сейчас прибежит тут один…». – «Вы что успели отчебучить?..». Вижу, бежит особист озабоченный: «Давайте, поехали быстрее! Кого вы тут чуть было не убили?». Я: «Да не знаю! Вот вода, хлеб – ходил искать».
Бойцы рассказывают: подходит к ним какой-то «подпол» (подполковник. – Ред.). Спрашивает: «Вы кто?». Ему: «А вы кто?». – «Вы кто такие?!. Я вас арестую!». Решетников Витька отвечает: «Мы свои. А насчёт арестую – чем арестовывать-то будешь? Вот я, например (и пулемёт подтягивает к себе), дам очередь и развалю тебя пополам!..». Подполковник попрыгал-попрыгал, а сделать ничего не может: все борта бэтээра мешками с песком завалены, номеров не видно. Решетников подполковнику говорит: «Иди отсюда, неровен час я тебя пристрелю, даже пискнуть не успеешь». Тот: «Как вы разговариваете, вы кто такой, ваше звание?!.». Тот: «Ну никак ты не понимаешь…». Соскрёб грязь с ботинка и бросил в подполковника. И попал… А как только мы за ворота выехали, искать нас было уже бесполезно. В общем, потешились…
Конечно, эта сцена говорит об общем отношении к тыловым. Разделение между теми, кто воюет, и ними было налицо. Сами себя мы называли «окопным быдлом». Вроде уничижительное определение, но это в противовес отдельным личностям, которые, пробыв в Чечне один день, получали орден Мужества. Мы совестью своей чувствовали, что лучше быть окопным быдлом, чем лощёным мерзавцем.
Тогда уже было понятно, что у тыловых и торговля идёт полным ходом, и прямое предательство бывало. Проезжаешь по Грозному – вдоль дороги бабушки стоят, что-то продают. «Мальчики, что же у вас даже колбаски нет? Это же ваши только привезли». И показывают на то, что они на коробках разложили и продают. Это наши тыловые сгрузили им продукты – торгуй! А потом за деньгами приезжают. Так было стыдно…
Экипировка у нас была кошмарная, зато боеприпасов много. Мы ездили в Грозный меняться. Я «зелёным» привозил гранаты, патроны и менял на разгрузку, камуфляж, КЗС (костюм защитный сетчатый. – Ред.). Никаких доппайков и в помине не было. Привезли как-то сигареты и сказали: «Мы сейчас запишем, кому сколько дали. Кто погибнет – ладно, спишем. А вот у тех, кто выживет, потом из жалованья вычтем». (Как-то привезли нам гуманитарную помощь. Там были транзисторные приёмники простейшие. Так мы их приспособили для обнаружения растяжек. Вставляли вместо антенны длинную проволоку. И когда эта проволока задевала проволоку растяжки, транзистор начинал пищать. Хоть какая-то польза…)
Даже на ТПУ своего полка такая обстановка: люди водку жрут, мясо едят и ничего не делают. Отдыхают, загорают, как на курорте. Бойцы же всё это видят… Я, да и многие вместе со мной, хотели бы после войны встретиться с зампотылу нашего полка. Но его в Чечне спрятали, скрытно вывезли, и в дивизии он больше не появился.
Самый трагический день в моей жизни – это 6 июня 1995 года. В этот день в одном бою погибли одиннадцать человек. Среди них – и разведчики из нашей группы под командованием Виктора Ярошенко, и моряки-балтийцы, которые пошли на подмогу.
Из моей разведгруппы в том бою нас было четверо: водитель Виктор Калейманов, я и двое матросов. Я считаю, что Калейманова надо было обязательно представлять к званию Героя посмертно. Ведь когда первая граната из гранатомёта попала в бэтээр, он до конца выполнял приказ: прикрывал бэтээром группу Виктора Ярошенко. (Огонь «духи» вели только с одной стороны, слева. Поэтому нами было принято такое решение: подставить под огонь бэтээр и под его прикрытием уйти назад к своим по руслу реки.) И Калейманов, зная, что его обстреливают в первую очередь, не выскочил, не убежал, а вёл бэтээр до тех пор, пока в него всё-таки попала вторая граната из гранатомёта и взорвалась внутри. Виктор погиб мгновенно. Но обо всём по порядку…
В начале июня информация у нас была следующая: есть базовый лагерь боевиков, в котором они лечатся в передвижном госпитале. Задача – найти и эвакуировать оборудование этого госпиталя – нам была поставлена третьего или четвёртого июня 1995 года. Общая задача полка – продолжать двигаться на Ведено. Наступление должно было начаться со дня на день.
Точных сведений о месте нахождения базы с госпиталем не было. Говорили, что лётчики видели этот госпиталь в ущелье, но точных координат нам не дали. По очереди, одна за другой, разведгруппы должны были ходить в ущелье. Я почти сразу понял, что из Ханкалы такую задачу полку не ставили. Это была местная инициатива. И дальнейшие события это только подтвердили.
Четвёртого июня первая группа протопала по ущелью километров десять и нормально вернулась. Ходили они по дну, где текла речка, больше похожая на ручей. Само дно состояло из валунов, на скатах очень густая «зелёнка». Между собой мы решили выполнять задачу иначе. Разведгруппа никогда по дну ущелья не идёт, это бред. Обычно группы идут по склону. Причём не по географическим высотам, а чуть ниже боевой высоты, в шахматном порядке. Но искать госпиталь надо было именно на дне ущелья. Нам говорили: «Вы можете в «зелёнке» на склоне госпиталь проскочить, поэтому надо идти именно вдоль русла». Конечно, из «зелёнки» госпиталь мы действительно могли не увидеть, высота довольно крутых склонов была метров двести.
Как потом стало ясно, «духи» поняли, куда и зачем мы идём. Первую группу они специально пропустили, чтобы не вспугнуть тех, кто придёт позже. Утром шестого июня пошла вторая группа Виктора Ярошенко, вместе с ним пять человек. Считалось, что раз до места, где развернулась и пошла обратно первая группа, признаков присутствия боевиков не обнаружили, то их там и вообще нет. И как раз в том месте, докуда дошла первая группа, группа Ярошенко напоролась на засаду.
Накануне выхода группы Ярошенко новый начальник разведки полка мне говорит: «На выходе из ущелья с нашей стороны – блок-пост, там стоят балтийцы. У них можно разжиться мёдом, есть продукты. Бери Калейманова и поезжай на бэтээре к ним. Заодно будешь на связи и подстрахуешь Ярошенко – вдруг к нему надо будет на бэтээре подскочить».
Мы подъехали к блок-посту. Встретил меня майор Дмитрий Каракулько. Посмотрели, как они обустроились, заглянули на местную пасеку. И тут Виктор Калейманов, который постоянно находился на связи и сканировал основную и запасную частоту, мне докладывает: «Наши напоролись на «духов»!..». Но где они конкретно находятся, разведчики передать не успели – «духи» почти сразу расстреляли радиостанцию. (Кстати, эта станция спасла жизнь радиотелефонисту, мы его называли «Петрович». После боя из станции выковыряли четыре пули. Это ведь сто пятьдесят шестая, гробина ещё та – лучше бронежилета! Её пули калибра 7.62 так и не пробили. «Петрович» с этой пробитой радиостанцией на спине так весь бой и бегал.)
Сами мы были без бронежилетов, хотя командование этого не поощряло. Но в бою надо быть очень быстрым, подвижным. Те бронежилеты, которые нам давали, весили почти двадцать килограммов. Поэтому мы поступили по-своему: выпаивали, вырезали, вырывали из жилетов пластины и пришивали к камуфляжу у жизненно важных органов: по паре пластин на грудь, печень. А больше, в общем-то, и не надо.
Мы запрашиваем Ярошенко – связи нет! Дима Каракулько тут же вышел на своих в Ханкале. Оттуда ожидаемый ответ: «В ущелье не входить, помощь прибудет. Скажите, где они находятся». Мы посоветовались и решили: ждать смысла нет, надо идти на помощь. Тем более у нас был бэтээр. Дима прыгнул на наш бэтээр с четырьмя матросами, и мы помчались по дну ущелья вперёд.
У меня был автомат и четыре магазина патронов. На бэтээре сверху были закреплены ящики с боеприпасами: и снаряжённые магазины, и просто патроны, и несколько одноразовых гранатомётов. Мы эти ящики прикрыли брезентом – перед выездом накрапывал дождь.
Стрельбу в ущелье мы услышали буквально через пару минут после начала движения. На БТР мы с Димой сидели справа, бойцы – слева. Прокручивали ситуацию: по карте прикинули, что группа Ярошенко должна быть справа. Мы планировали их быстренько втянуть и, подставив борт, уйти назад.
Местность, где «духи» прижали наших, позволяла нашим отстреливаться. «Духи» были и на одном склоне, и на другом. Но те, которые были на правом склоне, не доставали наших огнём. Те оказались в мёртвой зоне. Доставали их «духи» только с левого склона и вдоль ущелья.
Мы выскакиваем к месту боя – первый выстрел по нам из гранатомёта, взрыв!.. Граната попала почти посредине бэтээра и разорвалась не внутри, а снаружи. Поэтому водитель, Виктор Калейманов, который был один внутри, остался жив, хотя его сильно оглушило. Матросы тут же попрыгали на землю. По нам стали стрелять. Огонь из пулемётов и автоматов был очень сильный, два или три матроса были убиты сразу. Ведь стреляли практически в упор, метров с пятидесяти.
Я остался на бэтээре и кричу Калейманову: «Давай назад!». Решение пришло мгновенно: сдать назад к карману, который был у правого склона, подставить бэтээр, сбросить с него боеприпасы и там принять бой. Но как только Виктор начал сдавать назад, почти сразу прилетела вторая граната от ручного гранатомёта и, пробив броню, взорвалась внутри. Калейманова убило сразу, а меня взрывной волной сбросило на землю.
Мы все оказались между бэтээром и правым склоном. И тут неуправляемый уже бэтээр врезается кормой в скалу! Там оказался один из матросов-балтийцев. Он забежал за корму бэтээра потому, что там вроде было самое безопасное место. И неуправляемый бэтээр придавил его к камням! Умирал матрос очень долго и очень страшно! И при этом он так кричал!..
Дима Каракулько был по званию старший, майор. Говорит мне: «Коли ему промедол, собирай бойцов». Перед боем командирам групп давали промедол. Командир раздавал его уже бойцам и показывал, где держать, чтобы игла не сломалась, как колоть надо. А у нас в полку на пункте медицинского обеспечения два негодяя-моряка, которые промедол выдавали, тонким шприцом прокалывали пластиковый шприц-тюбик, вытягивали промедол, а обратно закачивали воду. Особисты их вычислили. Я считаю, что этим двоим крупно повезло. Если бы их вычислили мы, то расстреляли бы однозначно. Я потом в госпитале, где времени было много, интересовался у врачей, как организм реагирует на ранение. Я сам ведь на себе испытал, что боль приходит не сразу. Оказалось, что основная реакция организма в момент ранения – отключать всё периферийное и мобилизовать все силы на место ранения. И вот, чтобы этого не происходило, и колют сразу после ранения промедол. Ну а когда проходит первый болевой шок, то это ощущение ещё хуже, чем шок в первый момент.
Мы вкалываем раздавленному матросу промедол – он орёт благим матом! Но помочь ему ничем не можем, даже просто успокоить обезболиванием не можем. А «духи» на его крик стреляют – значит, есть у нас живые! Из группы Ярошенко в живых к тому моменту остались сам Виктор и радист «Петрович».
По фонтанчикам от пуль, по рикошету от левого борта бэтээра (особенно когда начался пулемётный огонь) мы примерно определили, откуда по нам лупят. Стреляли с левого склона и вдоль ущелья. Мы заползли под БТР и стали отстреливаться. Впереди поставили пулемёт, мы с двумя автоматами на углу залегли. Место это было относительно безопасное, потому что попасть сверху из гранатомёта под бэтээр было довольно сложно.
Отстреливаемся… Но содрать патроны с бэтээра так и не удалось, у каждого оставалось по одному-два рожка… А когда остался один магазин, я вообще перевёл автомат на одиночные.
Нам не давали покоя «духи» на правом склоне, для которых мы были вроде как в мёртвой зоне. Виктор Ярошенко кричит: «Если они подойдут и гранаты сверху покидают, нам копец!..». Дима Каракулько вызвался сам: «Я попробую прыгнуть вверх!». На склоне виднелась тропочка маленькая. И Дима по ней рванул вверх! Ему не хватило до изгиба склона всего метров трёх – пулю ему влепили прямо в затылок…
Тут же по дну ущелья к нам двинулись «духи». Я думаю, что они поняли, что нас осталось совсем мало и пошли добивать. Как только мы их увидели, стрелять прекратили. Лежим, ждём…
Документы, которые были у меня с собой, я уничтожил. Разведчики, понятное дело, шли без всего. А я-то ехал поддерживать связь и за мёдом, поэтому у меня был полный комплект. Каждый по гранате приготовил: разжали усики и засунули палец в кольцо. Это для того, чтобы кого-то из «духов» с собой забрать, даже если ранят.
Ждём… За пулемётом был матрос-балтиец. У него шоковое состояние: весь белый и вцепился в пулемёт так, что не оторвать никакими силами. Промедол колоть ему мы побоялись – толкаем, тормошим: «Надо вести огонь!». Ноль реакции. Он не был ранен, просто впал в психологический ступор. Пока я его тормошил, Витька крикнул: «Смотри, «духи»!». Я повернулся направо и увидел «духов» совсем близко, они были в нескольких метрах. Я знал, что они идут, но не думал, что они подошли уже так близко. Крик Витькин они не услышали – всё-таки горная река какой-то шум производила. И мы встретились с ними глазами… Похоже, «духи» шли сначала к тем нашим убитым, которые лежали на открытом месте. Поэтому автоматы держали стволами вниз. А мы были полностью готовы с стрельбе. Вот эта секунда и решила дело! Этот миг я не забуду никогда: мы выстрелили первыми и уложили двоих. Третий успел отскочить назад за изгиб склона, хотя я бросил ему вслед гранату.
И тут же началась вторая волна обстрела. Вижу летящую гранату от гранатомёта. Она похожа на летящее облако с кулаком внутри, издающее шипящий звук. Я примерно прикинул, где будет разрыв, и успел голову убрать. Взрыв!.. Меня как будто палкой по ногам ударили, появилась сухость во рту. «Петрович», который лежал чуть позади меня, кричит: «Командир, ты ранен!». Места под бэтээром разворачиваться и подробно обследовать ноги не было. Я: «Если я ранен и ты что-то там видишь, то почему сидишь? Давай, перематывай!..». Боли вообще не было. Во-первых, шоковое состояние. А во-вторых, мы все были под сиднокарбом (психостимулятор, созданный в СССР в 1970-е годы. Использовался в военных целях. – Ред.), жрали его каждый день.
«Петрович» попытался меня перевязать поверх камуфляжа. Но обстрел продолжается, мы перемещаемся, поэтому повязки все посбивались и в конце концов превратились в грязные тряпки, которые болтались вокруг моих ног.
Наши, как я понял, пытались нас выручить. Но связи с ними не было – рация у Ярошенко была разбита в первые минуты боя, рация в бэтээре накрылась при прямых попаданиях из гранатомёта. У нас была ракетница, и Витька Ярошенко успел из неё выстрелить. Но толку от этой ракеты было мало – как определить, кто выстрелил: мы или «духи»?
«Духи», естественно, очень хотели, чтобы нам пришли на помощь. Они почти сразу организовали засаду между нами и блок-постом, где и поджидали уже третью группу. А нас оставили на потом, на десерт, так сказать. Ведь деться нам, по большому счёту, было некуда…
Наши подошли к месту засады. Начался бой. Но дело было уже к вечеру. Темнело. И из Ханкалы им дали команду отходить. Там рассудили так: если «духи» организовали засаду ближе к блок-посту, то в живых никого уже нет. Нас объявили пропавшими без вести и накрыли миномётным огнём часть ущелья от места последней засады и дальше. То есть мины уже стали падать прямо на нас…
Перед этим Витька мне говорит: «Распоряжайся что делать». Я двум матросам: «Давайте, шуруйте назад. Я со своей ногой точно не дойду». Они: «А как же вы?». – «Как, как?.. Как-нибудь…». Они: «Ладно, мы пришлём помощь. А если никого за вами не отправят, то расстреляем штаб». И когда стало смеркаться, мы сумели бойцов отправить, они ушли. Правда, долго перед этим тормошили балтийца с пулемётом – он никак не мог прийти в себя, просто прилип к пулемёту, его трясло всего… «Петрович» мне: «Командир, да что ты с ним цацкаешься?». Передёргивает затвор для пущего эффекта, хотя патрон и так был в патроннике, приставляет автомат ему к голове и говорит: «Если сейчас не пойдёшь, пристрелю на месте!». Тут матрос очухался. Мы его первого подкинули на склон, за ним «Петровича». Они смогли уйти в «зелёнку». Выстрелов с той стороны мы не слышали и решили, что они вышли благополучно.
Мы с Виктором Ярошенко по темноте на карачках, ползком всё-таки смогли вылезти в «зелёнку» на склон. Но самое страшное осознание пришло позже. Когда мы немного отползли и стало понятно, что появился шанс дойти до своих, то сообразили, что не знаем пароля. А ночью пройти охранение без пароля почти невозможно… Но мало того – начался очередной миномётный обстрел. Вот это был ужас! Но не задело…
Витька тащил меня до тех пор, пока во время очередного миномётного обстрела я ему не сказал: «Нет, так у нас ничего не выйдет – сгинем вдвоём. Давай найдём дерево, где можно «ныкнуться». Нашли на склоне дерево, у которого под корнями было что-то наподобие берлоги. Он меня туда положил, дал свой рожок от автомата. И пошёл к нашим. Я остался один…
Уже под утро вижу – тени какие-то двигаются. У меня два рожка, бой могу принять. Я решил подпустить их сов­сем близко. Но когда они пошли ближе, я понял, что это свои. Я: «Не стрелять, не стрелять, нихт шиссен!». Это пришли за мной бойцы из группы Лёшки Леваднего… Первым увидел Решетникова. Снова кричу: «Не стрелять, я здесь!». Но это мне казалось, что я кричу. А на самом деле я еле слышно шептал. Решетников потом мне рассказывал: «Понимаю, что кто-то вроде рядом есть. Ближе-ближе… Тут вижу какой-то комок грязи шевелится и что-то шепчет». Вот так он меня и нашёл.
Нога у меня была ранена, и я её вообще не чувствовал – от сидения в одном положении и от холода у меня всё тело затекло. (Потом целые сутки я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.) А на всю жизнь я запомнил, как мальчишки-матросы, которые меня выносили, закрывали меня своими телами! Ведь было непонятно, есть ли в округе «духи» или нет их. А у меня самого было такое ощущение, что началась новая жизнь. Как будто я переступил какую-то черту, за которой всё будет по-другому. Есть у меня деньги, нет у меня денег – да какая разница?.. Я буду просто жить и радоваться каждому дню! А когда меня положили на броню и повезли, то я в небо смотрел и радовался!..
Этот бой не просто перевернул мою жизнь, он полностью изменил её в лучшую сторону. Пришло ясное понимание того, что всё нам даёт Господь. И каждый свой поступок я стал оценивать так: грех это или не грех. Потом мы с женой много ездили по стране. И маршруты специально выбирали, ориентируясь на храмы и монастыри, которые везде посещали в первую очередь.
Сразу меня эвакуировать не получилось: опустился туман, вертушки не ходили, а колонной отправлять побоялись. Мне повезло, что ни один осколок не задел крупных сосудов, иначе я бы просто истёк кровью. Ведь и повязки, которые на меня на месте пытались наложить, и жгут во время переползаний слезли. Бинты так и болтались грязными кольцами за мной, когда я пытался с Ярошенко ковылять по лесу.
Я врачам сказал: «А зачем вы меня собираетесь отправлять в госпиталь? Я тут в полковом ПМП (пункт медицинской помощи. – Ред.) отлежусь неделю, да и всё». Они: «Нет, может быть заражение». Да и не было там того оборудования, чтобы точно диагностировать все ранения. Осколков в меня попало много, с некоторыми из них я до сих пор хожу.
По докладам командованию боя этого вообще не было, а погибших расписали по разным дням. И в дивизию о бое никто не сообщил. В тыл нас пытались спешно отправить, чтобы мы ничего тут не наболтали лишнего. А перед отправкой специально предупредили, чтобы мы и там никому ничего не говорили.
Про меня быстренько сообщили во Владивосток, что я пропал без вести. И матери сразу об этом сообщили. Она побежала в дивизию, чтобы хоть что-то узнать. А там руками разводят – мол, сами ничего не знаем. Где, когда, при каких обстоятельствах – никто сказать ей ничего не мог. Получилось, что мы ещё воевали, а нас уже заживо похоронили.
Маме я позвонил уже из Ростова, из госпиталя. Денег у меня вообще не было, никаких документов тоже не было – ведь свои я уничтожил. Поэтому бесплатный звонок был всего на пару минут. Получается, что мама узнала, что я жив, только через две недели после первого сообщения о том, что я пропал без вести. Она до сих пор особо не рассказывает, что она пережила за эти дни…
Мне потом брат говорил, как мама меня вымаливала. Молилась за меня постоянно и дома, и в храме Святителя Николая Чудотворца. И когда бой только начался, я сразу вспомнил именно о маме. Почему-то подумал, что есть дела, которые не сделаны. Можно было бы и исповедоваться в храме, и причаститься. Ещё подумал, что вряд ли уже будет такая возможность. Мысли о том, что мы выживем, ни у кого не возникало. Ведь обстановка была такая, что выжить было совершенно невозможно. Мы сами на себе поставили крест. И решение приняли простое: будем биться до конца и постараемся утянуть с собой как можно больше «духов».
Но мысль о чуде, что Бог может всё, тоже в глубине души была. У нас ведь все бойцы были верующие. Причём до войны на зимних квартирах крестики носить бойцам не разрешали. Они, конечно, их носили всё равно, но это не приветствовалось. А в училище я один из первых надел крестик. И из-за этого у меня было столько неприятностей! Это было ведь в 1990 году. В то время начал подниматься интерес к религии. Правда, одновременно с этим всплыла всякая муть: и магия, и Кашпировский. Но мы с Валерой Рыбкиным как-то сумели сделать правильный выбор. Крестила меня мама в детстве, она всегда в Бога верила. И у нас, и у сестры маминой в доме были всегда иконы.
А вот здесь, на войне, мы уже никому не запрещали выражать свою веру. Мы часто сидели в засадах, где есть возможность поговорить друг с другом. Особенно часто и много я разговаривал с Витькой Решетниковым. Могу точно сказать, что мы воевали за веру православную, за Андреевский флаг и честь флота. И также могу сказать, что за конституционный порядок в государстве (тогда именно так называлась основная цель чеченской военной кампании) тогда из нас не воевал никто точно.
Сперва меня привезли в госпиталь в аэро­порту Северный под Грозным. Здесь оказали помощь уже по-настоящему. Госпиталь оборудован был прилично, завезли новое оборудование. Там я пробыл всего два или три дня. Но как я ни рвался назад, к своим, меня всё равно законопатили в Ростовский госпиталь. А тогда был такой порядок: те, кто попадал в Ростов, все до единого ехали на зимние квартиры. Но в Ростове я оказался не сразу: сначала «чёрным тюльпаном» (самолёт с телами погибших. – Ред.) во Владикавказ, а оттуда, тоже «тюльпаном» – в Ростов. Все эти перемещения заняли две недели.
Сейчас я уверен, что меня услали в Ростов потому, что пытались как-то замять дело с самим боем. Ну как можно было отправлять меня в Ростов вообще без документов! И когда я уже из Ростова летел во Владивосток, то на руках у меня была смешная бумажка, похожая на мандат времён Гражданской войны. Листок без фотографии…
Конечно, в Ростовском госпитале лечение было. Но само лежание действовало на меня угнетающе. Я вырос в медицинской семье и понимал, что последствия будут потом. А сейчас я могу не просто служить, но и воевать. Ведь ходил я сам, только прихрамывал немного. Написал рапорт, чтобы меня отправили либо к своим в Чечню, либо в дивизию. Отправили в дивизию. (Через несколько лет я пару раз терял сознание – это последствие контузии. В то время я учился в военном университете. Естественно, я эти случаи скрыл, потому что иначе меня сразу бы отчислили. И ещё я стал заикаться. Борюсь с заиканием до сих пор. Но при сильном волнении всё равно оно проявляется.)
В ростовском госпитале я встретился с Олегом Малыхом из нашего полка. Домой мы полетели вместе. Возвращались очень весело. Денег у нас почти не было, только Олегу прислали сколько-то. Олег лежал вместе с контрактником, который был из Ейска. Он нас пригласил к себе на недельку погостить. Дня через четыре мы из Ейска вернулись в Ростов и полетели уже во Владивосток. Топлива было мало, и для дозаправки самолёт сел в Сочи. Там мы и познакомились с бизнесменом из Приморья. Мы летели в форме. Он: «О, ребята, вы с войны! Сейчас я всё организую!». Накупил шампанского, вина, фруктов. Выкупил билеты на четыре последних ряда в конце салона, мы опустили спинки кресел и устроили там огромный стол. Стюардессы только успевали нам вино и закуску подносить.
Олегу он на память часы дорогущие подарил, с себя снял. Дал денег с собой (у нас деньги на такси появились!). А ещё в Сочи он нашёл продавца цветов и говорит: «Чтобы девяносто девять роз были до отлёта! Одна нога здесь, другая – там!». Тот пулей куда-то слетал и привёз в аэропорт огромную охапку свежих роз. Это был букет для моей мамы.
Во Владивостоке в форме, в берете, с огромной охапкой цветов я пришёл к маме в больницу, где она работала. Она не знала, что я прилетаю. Ей позвонили с проходной и говорят: приходи, для тебя есть что-то срочное. Вот так я вернулся с чеченской войны…

Автор: Сергей ГалицкийРубрика: Главная,Чечня |

Отзывов нет »

RSS-лента комментариев к этой записи. Адрес для трекбека

Ваш отзыв




Они защищали Отечество. 2010-2018 | Design: Дизайн Проекты

Авторизация
*
*
Регистрация
*
*
*
Пароль не введен
*
Для ускорения обработки заказа и подсчета стоимости доставки, указывайте пожалуйста полный адрес с индексом и получателем. Ваш адрес не будет виден никому из посторонних. (Поле необязательно)

Генерация пароля